Это произошло в августе сорок четвертого, совсем незадолго до начала учебного года.
Витек Ларионов и стучал, и звонил одновременно. Едва я открыл дверь, как он ввалился в квартиру и зачастил, захлебываясь словами: "...фрицы, много...

уже пришли...".
- Какие фрицы, куда пришли? - я ошалело смотрел на него, силясь что-то понять.
- Да ты посмотри, посмотри, - потянул он меня к окну. Я выглянул в окно, выходящее в переулок между домами, и увидел плотную массу людей в серых мундирах, заполнивших весь проезд.
- Бежим вниз, скорее! - уже тянул меня за рукав Витька. От угла нашего дома, вдоль наспех сооруженного, почти символического забора стояли автоматчики. Голова колонны слегка высовывалась из переулка во двор, а хвост вылезал на невидимую для нас в тот момент Профсоюзную улицу. Чуть поодаль во дворе стояло несколько офицеров, какие-то начальники в кожаных пальто, активно что-то обсуждавшие.

Около забора постепенно собирались любопытные. В основном мальчишки и женщины.

Для этих фрицев и гансов, стоящих неподалеку, война уже кончилась. Для наших отцов и матерей, да, впрочем, и для нас самих, она продолжалась. Мы стояли и смотрели. Но не видели никаких врагов. Перед нами были, как нам казалось, старые и усталые люди...

Вскоре раздались команды. Колонна двинулась во двор и, растекаясь ручейками, исчезла в подъездах достраивавшегося соседнего дома (ул. Профсоюзная, 26).

С того времени немцы надолго стали как бы принадлежностью нашего двора. Сначала они достроили угловой дом, затем занялись девятнадцатым по улице Первомайской. Полностью их силами в 1946 году была выполнена пристройка большого зала к клубу Горького.

Потом Первомайская начала быстро застраиваться в западном направлении. И не было, пожалуй, ни одного дома, на котором бы не работали немцы. Строили они дома и на проспекте Ленина, начинали строить кинотеатр "Родина".

Сначала они трудились только на стройках, и только под конвоем. Но с окончанием войны их все чаще и чаще можно было видеть на улицах города без всякой охраны. Немецкие военнопленные работали шоферами, делали декорации в театре. С присущей им тщательностью и аккуратностью немцы трудились на благоустройстве города. Устанавливали штакетник, делали цветочные клумбы, разбивали газоны.

Однажды перед началом дневного спектакля, в жаркий полдень, актер Тольский, уже загримированный и одетый в форму немецкого генерала, вышел на несколько минут через служебный вход в сквер, разбитый у самого театра. И тотчас же несколько немецких рабочих, переносящих какую-то деталь декорации, остановились и вытянулись, построившись в шеренгу. Возможно, что это была шутка, а может быть, и сработала традиционная немецкая исполнительность, подчиненность старшему. Аналогичный случай можно было видеть и в нашем дворе. Уже после войны какое-то время на Профсоюзной, 26 жил генерал-майор Аскалепов. И если ему доводилось проходить мимо реконструируемого клуба завода, то немцы, работавшие там, завидев генерала, также вытягивались в струнку.

В мае сорок пятого, сразу же после Дня Победы, к управлению строительства подвезли землю. Сюда же, не знаю откуда, привезли несколько десятков саженцев тополей. Сквером около управления опять же занимались немцы. Они толкли кирпич и делали из него красивые "ковровые" дорожки. Оригинальным бордюром из камня обнесли две цветочные клумбы. Посеяли траву. Все это было непривычно для города, жившего до той поры без единого деревца.

Спустя годы тополя вымахали, вознеслись ввысь далеко выше крыши. И, отжив свое, уступили место другим деревьям. Через двадцать пять лет после Победы их уже спилили на дрова.

В сорок шестом году на несколько месяцев закрыли 1 чуб строителей, один из немногочисленных очагов культуры того времени, а когда открыли, то перед изумленными зрителями предстал великолепнейший интерьер. Дело было даже не в лепных карнизах, а в своеобразной картинной галерее, размещенной под самым потолком. Множество репродукций картин Шишкина, Куинджи, Перова и других известных российских художников были выполнены опять же с помощью немцев и размещались по всему периметру зала в виде бордюра.

С моим другом Александром Осиным однажды приключился казус, тоже связанный с немцами. Вот как об этом рассказывал сам Осин, который в те годы работал киномехаником на кинопередвижке.

"Однажды прихожу на работу, а Максим Алексеевич Тархов, наш директор, говорит: "У тебя завтра выходной по графику, но придется поработать. Возьмешь картину получше и поедешь в лагерь на второй участок".

Посмотрел я на него удивленно, а он мне головой качает: "Да-да, - говорит, - в лагерь, кино там будешь пленным немцам показывать. Завтра за тобой заеду, будь в театре в половине седьмого", А у нас в то время из картин "Веселые ребята" была. Ну, думаю, в самый раз будет. Только поймут ли они? Фильм-то ведь на русском языке. Приехали в лагерь. Сначала еще джаз-оркестр играл. Я аппаратуру поставил, зал уже битком набит, запустил проектор, прислушиваюсь. Чувствую, все идет хорошо. Юмор воспринимают. Смеются, где надо, где надо - вздыхают... А на передвижке, как известно, фильм идет с перерывами, по частям. Кончается часть, перезаряжаю проектор, в зале в это время свет дают. Так вот, едва часть кончилась, все встали, в мою сторону повернулись, хлопают и одобрительно кричат: "Гут, гут!" И так было после каждой части. Потом в столовую повели. Чистота там изумительная. Цветы на столах, скатерти белые. Накормили очень хорошо. В путевке отметили, что 500 зрителей было'. Это для меня чуть ли не полумесячный план. Потом какие-то начальники подходили, руку жали, говорили: "Приезжай еще". И меня вместе с аппаратурой отвезли обратно в театр. Когда вскоре опять меня Тархов стал туда посылать, я, конечно, здорово обрадовался. Пошел картину подбирать и из того, что было, взял, на мой взгляд, самую лучшую - "Радуга".

.Поначалу все шло, как и прежде. Опять полный зал. Запустил проектор и сижу довольный. Правда, в зале началось какое-то шевеление. Я поначалу на него внимания не обратил. Кончилась первая часть, зарядил я вторую. И только хотел проектор включить, подходит заведующий клубом и говорит: "Слушай, больше не надо..." Посмотрел я, а в зале всего 2-3 человека. "Не надо такие фильмы сюда привозить. Они войны уже достаточно насмотрелись". В тот раз меня уже не кормили, никто мне руку не жал, аппаратуру мою везти не захотели. Да еще на второй день получил я хорошую взбучку от своего директора".

Однажды, уже в наши дни, по поводу пленных немцев мы разговорились с моим другом Славой Усыниным. До 1951 года он жил в Архангельске и говорил, что пленные там тоже работали. Но там были не только немцы, но и солдаты других национальностей, воевавшие под знаменами Германии: мадьяры, румыны. Возможно, что то же самое было и в Молотовске. Мы этого не различали. Для нас они все были немцами.

Немцы, по крайней мере, часть из них, ходили и по квартирам, предлагая что-нибудь купить. Торговали же они красивыми художественными открытками, карандашами, конвертами...

Должно быть, получали все это в посылках из Германии. Мы с ребятами пытались с ними разговаривать по-немецки. Но все кончалось разговором на русском. Нашего "немецкого" они не понимали. Да и какой мог быть разговор, если каждый из нас знал немецкий в пределах первых страниц школьного учебника (Анна унд Марта баден) плюс несколько слов (Хальт! Хенде хох!), звучавших с киноэкранов.

Не помню точно, когда, приблизительно в конце сороковых или в самом начале пятидесятых, немцы из нашего города исчезли. Произошло это без всякой помпы, потихоньку. И, возможно, где-нибудь на немецкой земле и поны не доживают свой век бывшие немецкие солдаты, оставившие следы в далекой России, в северном городе Молотовске, следы не разрушения, а созидания.